Рассказы и очерки С. Вахновской - Страница 2

...

Это один из тех тысячных людей, про которых сказать нечего. Самая наружность его бесцветна: он ростом не высок и не мал, он не толст, но сложения плотного; его маленькие глаза не то серого, не то зеленого цвета, а выражения их разглядеть нельзя, потому что он их страшно щурит, когда говорит. Рыжеватые усы почти скрывают его губастый рот, а светлые волосы всегда тщательно напомажены и приглажены, по воскресеньям же он их завивает. Разговор его не замечателен, но спасибо и за то, что он не острит и не пускается в чувствительность, а говорит просто; словом, мой милый друг, в моем положении, с моим маленьким состоянием, такому жениху мне отказать бы не следовало, если бы он посватался.

Столь благоразумные рассуждения высказывает восхитительная Любинька при самом начале знакомства с Ларцевым. Узнав, что Владимир Петрович любит ее, она исполняется презрением к Ларцеву, особенно при виде его ухаживаний за Мариею. Но когда Ларцев за нее посватался, она выходит за него, родит детей не семи-, а девятимесячных, как и следует, и находит, что муж ее прекрасный человек. Через год после замужества она пишет:

...

Как глупо и как смешно мне кажется теперь прошедшее! И как я понимаю, что мое настоящее призвание – семейная жизнь, мое назначение – быть женою, матерью, хозяйкой… и что это назначение и выше, и благороднее, и лучше всех сентиментальных бредней и пустых теорий.

Читателю предоставляется решить, которая из трех женщин лучше. Что касается до нас, то нам ни одна из них не нравится, а Любинька, очаровавшая нас сначала своим красноречием, теперь внушает нам даже отвращение своим хозяйственным самодовольством. В ней мы видим олицетворение (правда, очень бледное и слабое; но это уж зависит от таланта автора) житейской пошлости, не только убивающей в человеке благородные и чистые стремления, но еще научающей радоваться их лишению… На наш взгляд, Марья Сергинская – женщина не безукоризненная, не серьезная, но все-таки очень удовлетворительная в известном смысле, очень хорошая для известного вкуса и направления. Она не развила некоторых сторон своей натуры; что делать? Но она верна себе, она отличается известным характером, и кто желает иметь женою какую-нибудь неземную фею, или ундину, или

Семинариста в желтой шали
Иль академика в чепце, —

тот и не бери ее… Адель – тоже односторонне развитая девушка; но она несчастна своим развитием, о ней нужно сожалеть… Она больна, и на нее нельзя сердиться уж и за то, что она довольно терпеливо сносит свою болезнь. Но Любинька – это какой-то сиделец из меняльной лавки, нарядившийся в кринолин и позаимствовавшийся слогом у Марлинского или у князя Кугушева; это кукушка, усиливающаяся петь соловьем; это буренка, издающая нежное мычание и протягивающая рыло к клоку гнилого сена… Мы очень сожалеем, что позволили было себе увлечься ее красноречием, и не поздравляем автора, ежели его собственное мнение (как представляется из хода повести) – в пользу этой женщины…

Впрочем, мы не хотим навязывать автору мыслей, которых он, может быть, не имел. «Три женщины» – роман в письмах, следовательно, автор тут ничего не говорит от себя. Да и во всей книжке – г-жа Вахновская рассказывает не от себя, а от лица то старика, то лекаря, то какого-то молодого человека… Легко может быть, что она вовсе не разделяет их мыслей. По крайней мере о тенденциях лекаря она замечает от себя, – что он «пускается в крайность». А тенденции его состоят в том, что не нужно учить девочек ничему, кроме хозяйства. Убеждения эти основывает он на том, что одну девушку совсем изморили за философией полковника Вейсса… Но кто же говорит о Вейссе? Сам г. де Жеребцов порицает дам, зараженных полковником Вейссом; но из этого вовсе не следует необходимость бросить всякое ученье… И едва ли много найдется мужей, которые согласятся со следующими мыслями лекаря: «Мужу нужна хозяйка, мать его детей; он уже счастлив комфортом, доставленным ею (что здесь разумеется под комфортом, доставленным ею?), – а умственные потребности, если они у него есть, он может удовлетворить иначе – чтением, или в обществе умных людей». Почему бы, подумаешь, жене-то его не быть в этом же обществе умных людей? Не потому ли уж, что «курица – не птица, женщина – не человек»?..

Из пяти произведений, напечатанных в книжке г-жи Вахновской, «Три женщины» и «Воспоминания лекаря» – самые длинные и скучные. Сцена «Лучше умная хула, чем глупая хвала» – коротка, но совершенно бесцветна. У графини-вдовы есть два жениха – один бедный и угодливый, а другой богатый и брюзгливый; она отказывает бедняку, который ей льстит, а выходит за богатого, который бранит ее. Это и называется: «Лучше умная хула, чем глупая хвала»; можно бы назвать ее так: «Богатым все позволяется».

О рассказе «И ум не спасет старого человека» умолчим, так как его пошлость может выставить в очень невыгодном свете талант г-жи Вахновской.

Но зато пятый и последний рассказ нас очень утешил!.. Читатель уж ждет, что мы скажем: «тем, что он последний». Но эта острота слишком стара, и мы не повторим ее. Да притом же рассказ и независимо от этого обстоятельства имеет действительные достоинства. Ведется он от лица молодого человека, называется «Современные толки» и изображает, как толкуют в гостиных и на дворянских выборах – об освобождении крестьян (или, как г-жа Вахновская выражается, – об эмансипации). Чтобы познакомить читателей собственно с литературной стороной таланта г-жи Вахновской, которой мы до сих пор не касались, – мы приведем несколько коротеньких отрывков из этого небольшого рассказа.